Мать убитого в Вильнюсе офицера «Альфы» Виктора Шатских Валентина Ивановна: «Обидно, что нас предали свои же»

Вечером на экране показали фотографию того лейтенанта из спецназа КГБ: Виктор Шатских. Господи, всего 20 лет

Фото: РИА Новости

Не хочется, конечно, открывать материал фразой, с которой обычно начинаются мемуары: «Я хорошо помню то утро, и т.д» - но что поделать, если то утро я действительно помню хорошо?

13 января 1991-го, Таллин. Я – собственный корреспондент, мне мало лет, но зато много веры в лучшее будущее. По ТВ идут первые репортажи: что-то непонятное в Вильнюсе. Татьяна Миткова отказывается читать текст официальной «тассовки», симпатии мира на стороне литовцев, в Москве и Ленинграде идут многотысячные митинги. Что уж говорить о Таллине: в пресс-центре ЦК все только и говорят о 14 погибших у вильнюсского телецентра и телебашни. «Остановите, остановите убийство!» - повторяет невесть откуда появившийся чуть ли не в тот же день Ландсбергис, и руки его дрожат. Чувствуешь себя ужасно, потому что ты – представитель московской прессы, а значит априори виноват. Во всем!

В Таллине тоже черт-те что: на Вышгород приволокли огромные природные камни на случай прихода советских танков, которые так и не пришли. Вместо них в Таллин примчался Ельцин, главным образом для того, чтобы показать миру, что он – не Горбачев. Что он впереди всех этих носителей советского менталитета – рабочих заводов союзного подчинения, которые требуют себе гарантий каких-то прав и отчего-то не поют в общем прибалтийском хоре. Подписав все, о чем его просили Рюйтель, Горбуновс и Ландсбергис, и встретившись с русскоязычными депутатами парламента ровно на 3 минуты, будущий президент России бежал. Ну, а как еще назвать спектакль с его тайным вывозом на машине в Петербург, в обход аэропорта, у которого его ждали соотечественники?

Это, конечно, самое главное, что произошло в те дни, но запомнилось мне другое. В пресс-центре кто-то громко крикнул: в Вильнюсе убит лейтенант Советской Армии! И журналисты захлопали в ладоши… Кто-то даже радостно выкрикнул: «На одну сволочь стало меньше!» А я сидела съежившись в углу, и почему-то не вскочила, не закричала, что все вокруг – не люди, а идиоты. Вечером на экране показали фотографию того лейтенанта из спецназа КГБ: Виктор Шатских. Господи, всего 20 лет…

Его фамилию я запомнила навсегда, из-за несоответствия сочетания факта смерти факта злорадства. И факта тогдашнего моего молчания, будем с собой честны. Этот вопрос меня мучил целых 20 лет, пока я наконец не положила цветы на могилу Виктора и не познакомилась с его мамой.

Валентины Ивановны Шатских уже самой почти два года как нет в живых, а интервью, записанное с ней, осталось. Я очень хочу, чтобы сегодня мы вспомнили их обоих.

Сын летел в пропасть, не задержавшись...

Виктор Шатских

- Как Вы узнали о том, что произошло в Вильнюсе?

- Я узнала еще до того, как мне сообщили. Потому что с самого рождения сына мне все время снился один и тот же сон перед тем, как получить травму или заболеть. Грудной ребенок у меня на руках, я иду по полю, подхожу к обрыву, меня как будто кто-то толкает под локоть и сын падает вниз, в пропасть, и задерживается на дереве. А в ту ночь приснился сон, что он летит в пропасть, не задержавшись. И когда домой приехали муж и тогдашний командир «Альфы» Виктор Карпухин, я им сказала, что уже все знаю… Я не знала только, что именно случилось, но понимала, что сына уже нет. Обидно было, что руководство страны сделало вид, что ничего не произошло, потому что встречали груз «200» у самолета только Карпухин и мой муж. Нас поддерживали потом ребята с «Альфы», и председатель КГБ Владимир Крючков тоже относился хорошо. А Горбачев сказал, что никакого отношения к этому не имеет. Это была такая наглость и такая несправедливость, что если бы он мне в тот момент попался под руку, я бы, наверно, убила его своими руками...

- Сколько вам было лет, когда погиб сын?

- 42. А сыну 20.

Валентины Ивановны Шатских уже самой почти два года как нет в живых

Фото: Архив "КП"

- Расскажите про него, пожалуйста. И про вас с мужем. Как вы познакомились ?

- В пограничном училище, я там вела для курсантов студию бального танца. Поженились. У него был досрочный выпуск в связи с даманскими событиями, мы уехали в Закавказье. Там, в Нахичевани, и родился сын. Первые шаги его были на заставе, первое общение - с солдатами и офицерами. Он рос в любви к военному делу. Первое время мне даже приходилось кормить его на заставе, потому что он отказывался есть дома. Он был мальчик очень подвижный, способный, талантливый, трудолюбивый с малолетства. Через год и четыре месяца родилась у него сестренка, он очень любил ее, хотя маленький был еще, коляску качал и вообще очень ласково к ней относился.

- Выбор сыном военной карьеры был обусловлен семейной традицией?

- Да. У нас в семье много было военных. Четверо дядек, маминых братьев, и двое папиных братьев воевали на Великой Отечественной войне, и отец сам прошел всю войну. Был контужен под Ленинградом и умер от контузии в 1946 году, прямо после моего рождения. Муж тоже был военным, хотя в девичестве замуж за военного я выходить не хотела.

Кто, если не он?

- Ваш сын пошел в военное училище как раз в те годы, когда была жуткая кампания по дискредитации Советской Армии.

- Он был в этом смысле максималист и был влюблен в военную службу. Он просто не мог вырасти ребенком, который бы не любил военное дело: отец еще в школе брал его с собой на учебные сборы, когда выезжал с курсантами, и стрелять учил, и обучал рукопашному бою. Я была, честно говоря, первое время против, чтобы он поступал в военное училище. Но он все-таки поступил, хотя не совсем туда, куда хотел – он мечтал в Бабушкинское, чтобы вместе с папой пройти на одном параде. А вынужден был поступать в Голицынское, потому что именно в этот год, к несчастью, вышел приказ о запрете совместной службы родственников в одной воинской части. Немножко позже уточнили, что это касается только службы, а не учебы, и предложили сыну перейти в Бабушкинское, но он уже привык к своим ребятам и сказал, что останется в Голицыно.

А то, что он любил военное дело, видно даже по его стихам. Он начал их писать с четвертого класса. На памятнике выбиты его слова: «Не знаю, какой охранял я покой, но судьбы для себя не искал я другой».

Вот еще одно стихотворение: «Я не хочу смотреть на все, как все, практичными глазами. Чужой кумир не нужен мне. Я не за них, но и не с вами. Мне говорят – иди за мной и будешь счастлив вместе с нами. Но ведь они ведут домой, к сестре, к отцу и к моей маме, а я хочу в пургу, в цунами». Такой непоседа был ужасный… У него сочинение называлось «Мне до всего есть дело». И действительно вся жизнь его шла по принципу: «Кто, если не я?». «Я непоседа? Ну что ж, пускай смеются надо мною. Я не боюсь смешливых рож с пустой, бездумной головою. Я преклоняться не хочу пред подлостью и всякой гнилью и наблюдать спокойно не могу, как преклоняются другие». И таком духе были все его стихи.

В нем сочеталось несочетаемое: с одной стороны, мужество, сила, напор, трудолюбие, а с другой - романтика. Очень был волевым. После первого марш-броска в погранучилище все прибежали потные, усталые, с понурыми головами, а он стоял в строю и улыбался. Командир ему говорит: «Шатских, ты чего улыбаешься?» А он: «Что ж мне, плакать, что ли?» Всегда улыбался. Себе всегда настроение поднимал и окружающим.

«Постарайся на кладбище не плакать»

- А слово «Альфа» когда и почему стало звучать в вашем доме?

- Во-первых, сын познакомился с командиром «Альфы» Виктором Федоровичем Карпухиным. Во-вторых, думал о спецназе или о разведке, еще когда учился в училище. Потом приехали офицеры с «Альфы» набирать себе сотрудников и в числе избранных оказался он. Их из училища отобрали троих. Долгое время никто ничего не говорил и он написал рапорт насчет службы в Средней Азии. Были уже билеты взяты на начало августа и буквально за 3-4 дня до вылета пришло письмо – вызывают к руководству. Приехал оттуда и сказал: мама, меня взяли в «Альфу».

- Счастлив был?

- Не то слово! Я счастливее его за всю жизнь не видела до того момента!

Виктор Карпухин

- Какой это был год?

- 1990-й. Он прослужил в «Альфе» всего полгода. Влюблен был в Карпухина, и в своего непосредственного командира Евгения Николаевича Чудеснова. Каждый раз, когда приходил с работы, говорил: мама, это такие ребята, ты не представляешь, какие они люди!

- Куда и зачем он улетал, маме, конечно, не сообщал?

- Нет. Несколько раз, улетая в командировку, просто говорил, что улетает, и все. А вот последний раз, перед Новым Годом, почему-то сказал: «Мама, ты у меня сильная женщина, знаешь, где я служу, если вдруг что - постарайся, пожалуйста, на кладбище не плакать». Вот я на кладбище и держалась.

- Почему у него было такое предчувствие?

- Не знаю. Просто он, наверное, был человеком тонкой натуры. С днем рождения, с праздником поздравлял, всегда открытки писал в стихах. Очень хорошо играл на гитаре. Талантливый мальчик был. В школе его очень любили, и в училище. Я сейчас очень ругаю себя за то, что мало уделяла ему внимания. Как моя мама говорила: «Чужие хоромы кроешь – свои раскрытые стоят». Я работала в дошкольном учреждении и, как сумасшедшая, почти все время посвящала чужим детям.

- У Виктора не было девушки?

- Была. Не успели пожениться. Собирались перед Новым годом, но ее отец попал с инфарктом в больницу и они отложили свадьбу до января. Позже она вышла замуж тоже за офицера. У нее двое дочек. На могиле они до сих пор бывают вместе с мужем. Потому что каждый раз, когда мы приезжаем в день рождения Виктора или в день его гибели, всегда там до нас успевает появиться букет.

Тот случай, когда бронежилет помешал...

- Ваш муж, наверное, страшно корил себя за то, что помог сыну попасть в «Альфу»?

- Он не помогал. Сын блестяще сдал экзамены в училище, причем вступительное сочинение написал в стихах, на трех листах, оно сейчас лежит в музее Голицынского училища. Мы с мужем узнали про «Альфу», когда он пришел и сказал, что его туда взяли. Отец тоже был фанатиком военного дела. Он, конечно, и рад, и горд был за сына.

- После того, что случилось в Вильнюсе, пошел такой информационный вал. В литовской прессе писали, что «Альфа» якобы сама выстрелила в спину своему бойцу…

- В газетах было вообще много жуткой фальши, отчего было еще больнее. То танкистом его называли, то десантником, то лейтенантом Советской Армии, то сотрудником КГБ. А потом Крючков официально сообщил, что погиб боец «Альфы» …

Первые шаги его были на заставе, первое общение - с солдатами и офицерами. Он рос в любви к военному делу

Фото: Галина САПОЖНИКОВА

- Правда ли, что его похороны тоже старались замолчать?

- Да, они прошли тайком почти, были только ребята с «Альфы», и наши родственники.

- Почему могила вашего сына находится в стороне от общей аллеи, где похоронены все «альфовцы»? Кто-то из его коллег предположил, что это, якобы, было сделано для того, чтобы могила не была осквернена литовцами. Мне эта версия показалась надуманной и странной.

- Да нет, конечно, это чушь! Потому что, когда сын погиб, мне приходили посылки и письма из Литвы. Много слов было теплых. Выражали сочувствие, как матери. Присылали угощение, российские и литовские флаги, перевязанные ленточкой. Письма писали с сочувствием, просили не верить, если кто-то будет говорить, что сын замешан в каких-то темных делах… Что и он, и все его сослуживцы - порядочные люди. Мать одного погибшего литовца тоже прислала письмо. Сказала: я ваших ребят не виню. Еще коллективное письмо было с какого-то завода, люди писали, что все это - провокация, желание поссорить Литву с Россией. Что в конечном итоге и удалось.

- Обстоятельства смерти Виктора так доподлинно и неизвестны?

- Почему? Я читала документы, в него стреляли с крыши. Он получил пулю тогда, когда прыгал в окно, нагнулся, чешуйки бронежилета разошлись и пуля вошла сверху. Это тот случай, когда бронежилет сыграл отрицательную роль. Потому что если бы пуля прошла навылет, то он остался бы жив. А бронежилет помешал.

- Я имею в виду: непонятно кто стрелял...

- Ну как непонятно? Наши никак стрелять не могли! И по виду оружия, и по тому, какая пуля была из него извлечена, и по тому, как был произведен выстрел, было ясно, что стреляли откуда-то сверху.

- Вам важно знать, кто сделал этот выстрел? Или уже все равно – поскольку это уже ничего не изменит?

- Хотелось бы, конечно, чтобы этот человек был наказан, но чувства мести я не ощущаю. Я считаю, что тех, кто делает плохие дела, надо жалеть, а не осуждать. Завидовать надо только добрым людям.

Чего Горбачев испугался?

- Когда и как Вам вручили награду за сына и как это было?

- Вручал лично Крючков, у себя в кабинете. Сначала вручил Орден Красного Знамени, потом где-то часа два или больше мы у него в кабинете разговаривали, он спрашивал о нуждах семьи. Муж тогда попросил, чтобы в «Альфе» ввели должность штатных медиков, а я - бассейн для детского сада. Все обещания он сдержал. Все было получено. Единственное, бассейн не успели построить, потому что произошли события августа 1991-го. А у нас уже были стройматериалы завезены и проект сделан. На сентябрь планировалось строительство. Детсад остался без бассейна. Приехали, забрали стройматериалы...

Горбачев сказал, что никакого отношения к этому не имеет

Фото: РИА Новости

Крючков сказал потом, что обращался к Горбачеву с просьбой, чтобы тот вручил нам с мужем награду, но Горбачев отказался. Я не знаю точно что он сказал, я там не была, но смысл был такой, что сын - сотрудник организации Крючкова, поэтому Крючков будет и вручать.

- Как вы думаете, чего Горбачев испугался?

- Посмотреть нам в глаза. Наверное, еще не последнюю совесть потерял. Я думаю так. А вообще мне и сейчас очень хотелось бы хоть раз встретиться с ним и послушать, что бы он мне ответил. Что он ничего не знал и ни в чем не виноват? Получается, что ребята полетели туда так, на прогулку, ради того, чтобы развлечься? Как мог президент не знать о такой акции?

«К литовцам у меня нет ни обиды, ни ненависти»

- Вы ожидали, что спустя 20 с лишним лет, судьба развернется и снова вернет вас к этим событиям? Или они и так от вас никогда никуда не уходили?…

- Нет, не думала. Но я очень рада, что в обществе заново начали все это обсуждать, потому что мне очень обидно было за наших ребят.

- Если бы у вас была сейчас возможность сказать какие-то слова литовцам, что бы вы им сказали?

- Единственное, что могу сказать, что мы с ними находимся одинаково на одной ступени. Простой народ не любит никаких войн и провокаций. Простой народ всегда мечтал, мечтает и будет мечтать о мире. Вы же знаете, как в СССР мы жили. Мы служили с мужем и в Азербайджане, и в Армении, ездили отдыхать практически по всем республикам, и ни разу не ощутили на себе ни злого взгляда, ни неприязни. Видимо, наверное, все это зависит от людей, а не от национальности. Я не говорю о правительствах - правительства всегда делили, делят и будут делить чемоданы – и с кнопками, и без кнопок. Это ж не русские, литовцы или эстонцы виноваты. Вот мы в Эстонии отдыхали – нам бесплатно отремонтировали машину! Мы остановились с палаткой около одного хутора ночевать с детьми – нас чуть ли не силой затащили на хутор и накормили ужином. И говорили – зачем вы будете мучиться в палатке, когда у нас полно в доме места? Они нас не знали абсолютно, это были чужие люди… Поэтому я и говорю, что люди везде все одинаковые. Есть плохие, есть хорошие. Любого человека спроси – хочет он войны? Нет. У меня как к таковым к литовцам нет ни обиды, ни ненависти. Несмотря на то, что в тех событиях погибли несколько литовцев, именно литовцы присылали мне письма с сочувствием. Мне просто обидно, что нас предали свои же. Горбачев. Я верующий человек, поэтому я никогда не позволю сказать себе, что я его проклинаю. Но чтобы он все-таки по закону ответил за это – конечно, хотелось бы. У нас была с мужем мысль еще тогда, в 1991-1992 году подать в суд на Горбачева и, если наших ребят не оставят в покое, то я, наверное, все-таки это сделаю.

Вместо послесловия

Увы, не сделала этого Валентина Ивановна Шатских. Не успела...

И в Вильнюс не съездила, чтобы постоять на том месте, где был убит сын. Вместо нее это сделала я. Посмотрела на экскурсии, на которые теперь приезжают и стар и млад, на крыши, с которых в людей летели неизвестно кем выпущенные пули. И вспомнила почему-то слова, которые Валентина Ивановна произнесла, когда был уже выключен микрофон, а потом категорически отказалась повторить на камеру:

«Может, если бы он из-за детей погиб, или освобождая заложников, мне сейчас было бы легче. А так получилось, что все было зря...»

Возразить ей было нечего ни тогда, ни теперь.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

25 лет событиям в Вильнюсе: Шесть уроков истории, которые мы не должны забыть

Наш обозреватель Галина Сапожникова рассказывает, какие открытия были сделаны за годы, прошедшие с той трагической ночи

Эта история настолько заидеологизирована, что правду о ней приходится выискивать по крупицам. Даже нам – тем, кто в те времена не просто жил, а профессионально фиксировал историю, работая журналистами – не в Литве, правда, а в соседних советских республиках, но сути дела это не меняет: воздухом мы все тогда дышали общим. (подробности)